Неженка - Страница 118

118

Далли ускорил шаг, делая все возможное, чтобы потерять Медведя в толпе. Но Медведь оказался прилипчивым. Довольно долго он держался рядом, затем пропал так же внезапно, как и появился.

Холли Грейс жила в «Музеум-тауэр», выстроенном над Музеем современного искусства; это давало ей повод часто и с удовольствием повторять, что она спит кое на ком из выдающихся живописцев. Узнав Далли, привратник впустил его в квартиру обождать Холли Грейс. Далли не видел Холли Грейс уже несколько месяцев, но они часто болтали по телефону, и немногое в их жизни ускользало от обсуждения.

Квартира была совершенно не в духе Далли: слишком много белой мебели, стулья причудливой формы, не подходящие для его худощавой фигуры, и несколько полотен абстракционистов, напоминавших ему пену на поверхности пруда. Сбросив пиджак и галстук, он поставил кассету с песней «Округ Дарлингтон», которая, по его мнению, могла бы украсить десятку лучших хитов всех времен и народов. Пока Спрингстин распевал о своих приключениях, Далли побродил по огромной комнате и наконец остановился перед пианино Холли Грейс. На крышке пианино стояли коллекция стеклянных пресс-папье и фотографии в серебряных рамках.

Он увидел несколько снимков самой Холли Грейс и ее матери, пару фотографий самого себя, несколько моментальных снимков его с Холли Грейс и фотографию Денни, которую они сделали в Сирее в шестьдесят девятом году.

Далли взял ее в руки, и пальцы судорожно сжали рамку. На него смотрело круглое лицо Денни с широко раскрытыми глазами, смеющегося, с крошечной капелькой слюны, навсегда застывшей на нижней губе. Останься Денни жив, ему сейчас уже было бы восемнадцать. Далли не мог этого представить. Он не мог вообразить Денни восемнадцатилетним, таким же высоким и гибким, как он сам, и красивым, как мать. В его сознании Денни навсегда останется только начавшим ходить увальнем, бегущим к двадцатиоднолетнему отцу в испачканном подгузнике, сползшем чуть не до колен, с доверчиво раскинутыми пухлыми ручонками.

Далли поставил снимок на место и отвернулся. Спустя столько лет боль все еще не оставляла его, она все еще жила в сердце. Его внимание привлекла фотография Франчески в ярко-красных шортах, озорно смеющейся в камеру. Она сидела на большом камне, одной рукой убирая волосы с лица, а другой поддерживая пухлого младенца, примостившегося у ее ног. Он улыбнулся. На снимке она выглядела счастливой. То время, проведенное с Франческой, было, пожалуй, лучшим в его жизни, чем-то вроде участия в шутливом розыгрыше. Похоже, однако, сейчас этот розыгрыш обернулся против него.

Кто бы мог подумать, что мисс Неженка достигнет такого успеха? Она всего добилась сама — он узнал это от Холли Грейс.

Франческа вырастила ребенка без чьей-либо помощи и сама сделала карьеру. Конечно, в ней было что-то особенное еще десять лет назад: какая-то своеобразная ярость, с какой она атаковала жизнь прямо в лоб и шла к намеченной цели, не задумываясь о последствиях. На мгновение у него промелькнула мысль, что Франческа схватила жизнь на полном скаку, тогда как сам он все еще барахтается где-то на краю.

Эта мысль не доставила ему удовольствия, и он, чтобы отвлечься, перемотал ленту Спрингстина. Затем прошел на кухню, открыл холодильник и достал банку «Доктора Пеппера».

Он всегда высоко ценил то, что Франческа была честна с Холли Грейс в отношении своего ребенка. Естественно, у Далли возникал вопрос, не мог ли быть его папашей кто-либо другой, и у Франчески была прекрасная возможность без особых хлопот навесить на него бэби от Ники. Но она не сделала этого, и он восхищался ею.

Сорвав крышку с банки «Доктора Пеппера», он вернулся к пианино и поискал глазами еще какую-нибудь фотографию сына Франчески, но нашел только один тот снимок. Его забавляло, что в какой бы статье о Франческе ни упоминался ее ребенок, его всегда представляли как продукт неудачного раннего брака — настолько неудачного, что Франческа не захотела дать сыну фамилию отца. Насколько было известно Далли, только он, Холли Грейс и Скит знали, что брака не было вовсе, но они слишком уважали Франческу и держали язык за зубами.

Неожиданная дружба, завязавшаяся между Холли Грейс и Франческой, представлялась Далли едва ли не самым любопытным образчиком человеческих взаимоотношений, и он неоднократно намекал Холли Грейс, что не прочь как-нибудь заскочить к ней, когда они будут вдвоем, и посмотреть, как они ладят.

— Не могу себе этого представить, — сказал он как-то. — Единственное, что приходит в голову, — ты говоришь только о последней игре «Ковбоев», а Франческа толкует лишь о своих туфлях от Гуччи да любуется в зеркале.

— Далли, она совсем не такая, — ответила Холли Грейс. — То есть она действительно говорит о своих туфлях, но не только о них.

— Кажется просто иронией, — ответил он, — что такой женщине, как она, приходится растить мальчика. Спорю, что он со странностями.

Холли Грейс не понравилось его замечание, поэтому Далли перестал ее поддразнивать, хотя догадался наверняка, что и ее заботит это обстоятельство. Так ему стало понятно, что мальчик слишком изнежен.

Перемотав песню Спрингстина в третий раз, Далли услышал, как в замке входной двери поворачивается ключ. Холли Грейс окликнула его:

— Эй, Далли! Привратник говорит, что впустил тебя. Я ждала тебя только завтра.

— Планы изменились. Черт побери, Холли Грейс, это место напоминает мне кабинет зубного врача.

Холли Грейс, рассыпав светлые волосы по воротничку жакета, зашла из прихожей и посмотрела на него странным взглядом:

118